Солнце здесь было чернее чугуна, а о планете и говорить нечего. Глядя на нее, капитан Зибелла молча опустил оттопыренный книзу палец. Жест, каким римляне обрекали гладиатора на смерть. — Капитан Зибелла! Разрешите включить локаторы? — Не понял, повторите как должно. В интеркоме кто-то тяжко вздохнул. Зибелла был верен себе: во всем космосе трудно было найти другого столь пунктуального капитана. — Виноват! — звонко отдалось в интеркоме. — Расстояние 0,5 орбитального полета, информационная активность объекта — ноль, пассивная видимость объекта — ноль, прошу дать разрешение на локацию. — Вас понял, орбитальное расстояние 0,5, нулевая активность, нулевая пассивная видимость, разрешаю использовать локаторы. Мы все, включая Зибеллу, с нетерпением уставились на экран. Шли секунды, в течение которых автоматы, ощупывая пространство, выбирали самый подходящий для пробоя вид излучений, самую оптимальную частоту (запретными были лишь опасные для органики частоты). Мы ждали худшего (случалось, что атмосферы оказывались непробиваемыми), и, когда изображение наконец возникло, Ирина, наш биолог, пустилась в пляс. Заулыбался даже Зибелла. Еще бы! Словно кто-то рванул занавес, за которым был сияющий полдень. В рубку, потирая ладони, вбежал Лео. — Ну каково? — осведомился он, будто сам, без всяких там автоматов обеспечил столь изумительное изображение. Ответа не последовало, ибо в эту самую секунду мы увидели хижины. Мало что так действует на человека, как вид планеты, которую ты открыл. Все тело и весь твой разум становится придатком глаз, которые не смотрят, а пожирают развертывающийся пейзаж. Вот эти рваные громады гор с неземными оранжевыми ледниками... Вот эти тусклые наносы песков... Вот этот берег таинственного моря... Всего этого никто никогда не видел. Ты первый. А уж если обнаружена жизнь... Тут бессмертную душу отдашь, лишь бы поскорей вступить на поверхность. Но времена Колумба, увы, миновали. Мы педантично обследовали планету с высокой орбиты, с промежуточной, с низкой, провели топографическую съемку, гравитационную, магнитометрическую, радиационную, термодинамическую и прочая, и прочая. Не получая от звезды тепла и света, она должна была представлять собой мертвую ледышку. Но хотя климат, по нашим понятиям, был суров, ее, пожалуй, можно было назвать цветущей. Растительность не знала солнечного света, она использовала тепло горячих недр и чувствовала себя великолепно. А вот обитатели хижин... Скользя по орбите, мы не могли их как следует различить. И только когда наступил этап разведки с помощью атмосферных автоматов, нужное увеличение было наконец достигнуто. У Лео при их появлении на экране вырвался нервный смешок. Вообразите себе карлика с дынеобразной головой; мелкие и многочисленные рога на ней походили на терновый венок. Смешные коротенькие ручки. Треугольный пульсирующий клапан посреди лица. Какие-то прорези там, где у нас уши. И ни малейшего признака глаз. Вот что бесповоротно лишало их сходства с человеком — отсутствие глаз. А между тем конусовидные домики этих существ были окружены полями, на которых что-то росло... — Оркестр, туш! — не совсем удачно выкрикнула Ирина. Казалось, Зибелла ничего не слышал. Он возвышался над экраном, по которому двигалось маленькое, несуразное разумное существо, и лицо у капитана было такое, словно он хотел прижать чужеземца к своей широкой груди. Но едва утихли первые восторги, как мы стали замечать необъяснимые факты. За небольшим исключением, все животные подпускали нас и затем спасались бегством, не замечая при этом даже самых явных препятствий. Можно было твердо сказать, что они слышат звук шагов, но нас они не видят. Как, впрочем, и все остальное. Безглазая, словно в пещерах, жизнь. Да тут и были самые настоящие пещеры! Пещеры мрака. Наблюдая сверху, мы так привыкли, что над планетой светит солнце — наше радарное солнце, что темнота внизу подействовала угнетающе. Темнота и связанные с ней мысли. Растения здесь имели кошмарный вид. Рыхлые, бесцветные пластины листьев стлались ярусами, и чем выше, тем тоньше и шире были эти мертвенные пластины. Двигаясь за остальными, я малодушно благодарил судьбу, что я здесь всего лишь недолгий гость. Открыл и разведал — вот вся наша забота. А кому-нибудь придется здесь жить. Потому что планета потребует стационарного наблюдения. Это годы одиночества и мрака, долгие и тоскливые годы, о которых лучше не думать, даже если они выпали не тебе, а другому. Постыдное чувство, но, продираясь во мраке среди ослизлых зарослей, я радовался, что у меня есть «обратный билет». К хижинам мы подходили не таясь, поскольку тут не было глаз, которые бы заметили свет наших прожекторов. Нас мог выдать только звук, но мы не собирались приближаться вплотную. И все же по чисто земной привычке мы залегли «в кустах», то есть в слизистых пластинах какого-то местного растения. Смешно, если вдуматься, но нам было не до смеха. Вот уже сколько времени мы старались понять, как может существовать этот слепой мир, — и безуспешно. Конечно, все можно было объяснить. К чему дальновидение на планете, которая, в сущности, огромная космическая пещера? Отличное объяснение, только оно никуда не годилось. Потому что животные здесь бегали — и быстро. А где бег, там и видение, иначе это уж не образ жизни, а чистое самоубийство. Наши прожекторы освещали группу хижин, которые казались необитаемыми. Невольно мы вздрогнули, когда дверь отворилась и наружу вышел тот, кого мы ждали. Прижимая к боку какой-то объемистый сосуд, он постоял немного (свет бил ему прямо в «лицо») и двинулся по тропинке, свободной рукой время от времени касаясь нависающих сбоку листьев. И вот это-то на ощупь бредущее существо вскапывало поля? Строило жилища? Охотилось?! Проследив взглядом направление тропинки, мы поняли, куда и зачем бредет наш незнакомец. Он шел к крохотному озерцу, и чем ближе он к нему подходил, тем неуверенней делалась его походка. Край берега он ощупал ногой, и, лишь убедившись, что перед ним вода, опустил сосуд. Теперь ему предстоял обратный путь. Он двинулся правильно, но тут в тени листьев мелькнуло тело какого-то животного. Мы не успели его толком разглядеть — так быстро оно мелькнуло. Но обитатель хижины уловил его присутствие. Он стремительно обернулся и кинулся в сторону. Потом замер. Он не был человеком, даже вовсе не был на него похож, но мы видели, как ходит его грудь, нам передавался его страх, и на мгновение между нами и этим сыном вечной ночи установилось что-то похожее на родственную связь. Мы даже вскочили, готовые бежать ему на помощь. Этого не потребовалось, зверь исчез. Обитатель хижины взял половчее сосуд и пошел... Не к дому. Туда, где путь ему преграждал обрыв. Он уже подходил к нему. До края оставалось совсем немного. И тут он как будто почуял неладное. Он затоптался на месте, его голова задвигалась, словно он пытался что-то увидеть. Потом он взял левей. Но обрыв заворачивал, избегнуть его можно было, лишь круто взяв назад. Мы ждали, что он это сделает. От провала его отделяли какие-то сантиметры. Он замер. Нелепая, увенчанная «терном» голова в белом прожекторном свете. Быстро пульсирующий треугольник рта на безглазом лице... — Назад, назад! — не выдержала Ирина, будто он мог слышать радио. Он сделал шаг. Туда, в черноту. Даже падая, он не выпустил сосуд с драгоценной водой. Донесся вскрик... То, чему мы не хотели верить, оказалось истиной. Этот мир был слеп, но он был слеп недавно. То, что мы выяснили потом, лишь усугубило загадку. Изучение погибшего показало, что у обитателей планеты имеется орган дальновидения — те самые похожие на «терновый венок» рога. Это и были его «глаза», улавливавшие, понятно, не свет, которого здесь не было, а тот пучок милликоротких радиоволн, который посылала звезда и который мог пробиться сквозь здешнюю атмосферу. Их радиосолнце, по нашим понятиям, еле брезжило в небе. Но для них, разумеется, сумрачный мир вовсе не был сумрачным. Благодаря своим рогам-антеннам они могли любоваться закатами, красками растительности, зыбью морской волны, всем тем, что составляет зримый мир, даже если это мир отраженных радиоволн, который мы, люди, представить не в состоянии. Так было, пока они не ослепли. Напрашивалось два объяснения. Внезапная эпидемия. И еще. Мы не ослепли, если бы наше солнце вспыхнуло вдвое ярче, потому что у нас есть веки. А у них не было да и вряд ли могли быть заменители век, потому что пронизывающая способность даже близких к инфрасвету радиоволн несравнима с проникающими возможностями света. Прекрасные гипотезы, только они никуда не годились. Что это за эпидемия, которая так быстро поразила всех обитателей планеты? Внезапное усиление радио яркости звезды, конечно, могло дать такой эффект, но у нас имелись замеры, которые показывали, что по крайней мере во время нашего пребывания звезда вела себя смирно. Мы спорили часов шесть и разошлись удрученные. Мне не спалось, подозреваю, что и остальным тоже. Едва я закрывал глаза, как передо мной вставала замершая на краю пропасти фигура. Я слышал его крик... «Нет, так нельзя, — подумал я. — Мы ничего не сможем добиться, если не сумеем выйти за-пределы земных представлений». Интересно, а как это сделать? Весь строй наших мыслей, вся наша психология настолько неотделимы от земли, что отрешиться невозможно. Впрочем, не совсем так. Мы побывали уже на многих планетах, и от земных представлений мы отстраниться, пожалуй, все-таки можем. Не вполне, но можем. А вот от представлений, связанных с солнцем, избавиться куда трудней. Где бы мы ни были, мы окружаем себя светом, атмосферой солнечных лучей. И ничего тут не поделаешь. Мы можем знать и знаем, что существуют другие виды света, мы пользуемся ими, мы создали инструменты, которые видят иначе, чем мы, но, употребляя их, мы все равно сводим то, что они дают, к зримым картинам либо к отвлеченным символам. Разум — наш поводырь, но глаз его самый доверительный советчик. Попробуй замени его радиоглазом хотя бы... С машиной эту операцию проделать можно, а с человеком — нет. Что ж это, пожалуй, идея! Спустить вниз кибера с радиоглазом той же избирательной способности, той же чувствительности и посмотреть, что получится. В волнении я зажег свет. Как это всегда бывает после темноты, несколько секунд я видел лишь плоские, до боли яркие размывы предметов. «Вот так было и на планете, — подумал я. — Опаляющая глаз вспышка, а потом слепота и мрак... У бедняг не было век, которые они могли бы сомкнуть. Поэтому...» Мое сердце гулко застучало. Мы искали вспышку, потому что весь наш опыт твердил, что ослепить может лишь мгновенная сильная вспышка. А что, если искать надо другое? Это мы можем захлопнуть веки, а они нет. Тот уровень радиояркости звезды, который в силу его постоянства мы сочли нормальным, на деле им не был. Могло так быть? Этим все объяснялось. Ничего этим не объяснялось! Даже если бы у нас на Земле солнце раз в миллион лет всего на пару месяцев светило вдесятеро ярче, то эволюция учла бы это обстоятельство. Тем более здесь. Не могло же быть, чтобы звезда всегда светила ровно, а к нашему прилету вдруг взяла да и устроила катастрофу. И все же здесь что-то есть... Что-то есть... В совпадении моментов. Как будто наш прилет... Не одеваясь, я ринулся в аппаратурную. Лео еще был там. — Лео, умоляю, примерно, хотя бы примерно, какова интенсивность локаторов у поверхности? Порядок, ты можешь назвать порядок? Он назвал порядок. Он еще ничего не понимал. Наша автоматика выбрала как раз те частоты, для которых атмосфера была наиболее прозрачной и которые именно поэтому были здесь «светом жизни». Только наши приборы были менее чувствительны, чем «глаза» обитателей планеты, а видеть мы хотели как можно лучше. Вот локаторы и вспыхнули палящим солнцем. Мы сами ослепили здешний мир, ибо были убеждены, что особенности человеческой физиологии — наше, и только наше, личное дело. Что-то говорил Лео, но я его не слышал. Я видел черную планету, где нам теперь долгие годы предстояло спасать то, что еще можно было спасти. Мысль об удручающем аде, который нас ждет, как ни странно, доставила мне облегчение.
Солнце здесь было чернее чугуна, а о планете и говорить нечего. Глядя на нее, капитан Зибелла молча опустил оттопыренный книзу палец. Жест, каким римляне обрекали гладиатора на смерть.