В нашем классе появился вундеркинд. И надо же, им стал Петька Самойлов, для которого тройка всегда была единственным «средством передвижения» из четверти в четверть. Но вот однажды он пришел в класс, бросил портфель на парту и ни с того ни с сего стал декламировать наизусть строки из книги, которую мы по литературе еще не проходили. И тут как раз урок литературы. Татьяна Воробьева, отличница и всезнайка, ясно, не выдержала, пискнула из-за парты: — А Петя Гоголя наизусть выучил. Анна Петровна поглядела на нас, а потом в журнал. Видно, не поняла. — Что мы приготовили дома? Кто готов отвечать? Каждый раз она так спрашивает, и каждый раз после этого ее вопроса парты скрипеть начинают. Это мы сползаем пониже. А тут все повернулись к Петьке. И Анна Петровна тоже на него поглядела, как всегда смотрит, когда хочет вызвать. И Петька не стал ломаться, вылез из-за парты, рот открыл, и... ни слова. Молчит. Мы уж подсказывать начали. Но тут Петька словно проснулся. Всхлипнул как- то странно и сказал: — Я лучше «Евгения Онегина» прочитаю. И, не дожидаясь разрешения, пошел скороговоркой про дядю, который не в шутку занемог и уважать себя заставил. Анна Петровна не поверила даже, подошла, посмотрела: не по книжке ли он читает. Да так и простояла рядом чуть ли не весь урок. А когда звонок прозвенел, взяла Петьку за руку и увела в учительскую. Вышел он оттуда красный, улыбающийся. — Пятерку получил? — Что пятерка! — сказал Петька таким тоном, будто никогда ничего другого не получал. — Она меня представлять будет. — Как это «представлять»? — Обыкновенно. Перед всеми учителями буду декламировать. И он важно пошел по коридору, а мы все стояли на месте, удивленные, восхищенные, пораженные возможностями, которые отныне открывались перед Петькой. Мы-то знали: если уж кто попадает в вундеркинды, тому тройку не поставят. Лучше спросят еще раз. На другой день было Петькино «представление». В актовом зале. Впереди сидели учителя, потом мы всем классом (все- таки он наш вундеркинд), а на последних рядах — остальные. Представляла Анна Петровна. Она говорила недолго, но здорово. — Товарищи! — говорила она. — Ребята! Кое-кто из вас жалуется на плохую память. А ведь память наша имеет фантастические возможности. История знает немало примеров, когда простой человек выучивал невероятно много. Приведу только один пример — Маццофанти. Итальянец Джузеппе Маццофанти выучил пятьдесят шесть языков. Конечно, не у всех такие способности. Но все могут развить свою память настолько, чтобы хорошо помнить не только уроки, но и многое другое. Живой пример этому... Тут Анна Петровна убежала за кулисы и вывела на сцену нашего Петьку. — Это Петя Самойлов. Вы все его хорошо знаете. Он сумел развить свою память. Сейчас Петя прочтет по памяти отрывки из романа в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». И первая стала аплодировать. А потом наступила тишина. Слышно было, как воробьи за окном чирикали на весеннем солнце да половицы под вундеркиндом скрипели. Он все переминался с ноги на ногу, уже не красный, а бледный. И молчал. — У лукоморья дуб зеленый,— подсказал кто-то, и все засмеялись. Вдруг Петька словно проснулся: — Богат и славен Кочубей, — сказал. — Его поля необозримы. Там табуны его коней пасутся... Анна Петровна пыталась возразить, что это, мол, не «Евгений Онегин», а «Полтава», но на нее замахали руками. И Петька продолжал без запинки говорить. С выражением говорил, какого мы от него никогда и не слышали. Особенно это: «...И грянул бой. Полтавский бой!..» Его долго не отпускали со сцены. А после мы за него взялись. Мы — это Коля Еремеев, Ваня Колосов и я. Еще с утра мы договорились взять вундеркинда под свою опеку. Приближался конец года, и нам тоже не помешало бы вызубрить по эмке, чтобы всех удивить. На улице мы подошли к нему. — Мы хотим узнать, как тебе удалось столько вызубрить. — Я и не зубрил вовсе, — честно сказал Петька. — Я этих стихов и в глаза никогда не видел. — Наверное, ты их сам сочинил, — съязвил Коля Еремеев. — Да они мне приснились, честное слово. Пусть меня на второй год оставят, если вру. Это была всем клятвам клятва. В такую поневоле поверишь. — Вот оно что: обучение во сне, — сказал Ваня. — Известное дело. Я читал: включаешь магнитофон и спишь себе. А во сне все само выучивается. — Да нет у меня никакого магнитофона! — сказал Петька. — Приснилось — и все. — Может, у тебя кровать такая волшебная? — Ничего не волшебная. — А ну покажи кровать... Мы пошли к Петьке домой. Оглядели кровать, ничего интересного не нашли. Кроме царапины на деревянной спинке да еще гвоздя, вбитого зачем-то снизу. — А может, ты все это выдумываешь? — растерянно спросил Коля. Хотя по Петькиной физиономии было видно, что ему самому все это до смерти интересно. — А почему ты со сцены начал читать совсем не то, что на уроке? — Забыл, — шепотом сказал Петька. — На другую ночь мне «Полтава» приснилась. И мы зашептались, удивленные. Шепот ведь такая штука, только начни, потом слово вслух сказать страшно. Так мы стояли и шептались, пока не дошептались до одной идеи: кому-то остаться у Петьки ночевать. Кинули жребий — досталось мне. Родителей мы быстро уговорили. Сказали, что надо вместе уроки учить, чтобы получить пятерки по литературе. Мне постелили на полу. Лег я и стал глядеть в потолок. А по потолку тени ползали: должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже спал давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему во сне очередную поэму. Потом догадался, подтянул свой матрасик к самой его кровати и скоро уснул. Во сне я стоял у доски, рассказывал какую-то сложную теорему. А учитель по математике — наша самая страшная гроза — стоял и улыбался. Утром на уроке математики, выйдя к доске, я вдруг совершенно ясно вспомнил свой сон и начал исписывать доску тригонометрическими знаками, — Это же из программы девятого класса! — удивился учитель. Взял меня за руку и увел в учительскую. После моего триумфа вся школа потеряла покой. На переменках только и разговоров было, что о вундеркиндах из 5-го «В». С других этажей приходили смотреть на нас. Как на артистов. Потом к Петьке стал проситься Коля Еремеев. Но прежде чем удалось еще раз уговорить родителей, мы сделали открытие. Случайно узнали, что «волшебные сны» можно видеть не только в Петькиной комнате, но и по другую сторону стены, на улице, и не только ночью, но и вечером, если задремать. Мы вкопали в том месте скамеечку и допоздна стали просиживать на ней с закрытыми глазами. Сны наши были как кино. Даже интереснее. Они помнились довольно долго, а потом как-то сразу забывались, но потом, на смену, и тоже вдруг вспоминался другой сон. Но пятерок нам уже не ставили. Учителя, прежде говорившие — «интересно», стали говорить — «подозрительно». И требовали ответов на заданные уроки. А вот уроки нам почему- то не снились. Так продолжалось недели две. Однажды мы, как всегда, сидели на своей скамейке и спорили о причинах странных снов. — Дом у нас старый, — говорил Петька. — А в старых домах всегда что-нибудь водится. Когда я был маленький, мне бабушка такое рассказывала! — Заколдованный дом, — сказал Коля Еремеев. А Ваня, который ничего не представлял себе без космоса, стоял на своем: — Это космические лучи. Кто- то с другой звезды внушает нам свои мысли. — Откуда же они знают про нашу литературу? — А может, они тебе только помогли вспомнить? — Было бы чего вспоминать... — А может, отец любил стихи? Мы оглянулись. Рядом стоял высокий дядя в плаще. — При чем тут отец? — рассердился Петька. — Вот тебе раз! Ты же сын своего отца. — Дяденька, — удивленно сказал Ваня. — Вы ведь не знаете, о чем мы говорим. — Подумаешь, тайна. Вы разговариваете об обучении во сне. Мы рты поразевали от удивления. — А вы откуда? — спросил Ваня, опомнившись. — Во-он из того дома. Видите крышу? Могу утешить: мне тоже эти сны не дают покоя. — Какие сны! — чуть не хором воскликнули мы. — Эти самые. Вы только любуетесь ими, а мне еще приходится разбираться в их природе. Понимаете? Замечено, что под воздействием определенных электромагнитных излучений в человеческом мозгу просыпаются какие-то неведомые центры памяти. Происходит это во сне... — Во сне просыпаются? — спросил Колька Еремеев. Я дернул его за рукав, Петька наступил на ногу, а Ваня толкнул в бок. Чтоб не мешал. — Ну а что видите вы во сне? Тут уж таиться было ни к чему, и мы, перебивая друг друга, рассказали все. — Интересно, интересно, — говорил незнакомый дядя. — Вы хотите спросить, что это такое? Не знаю, ребятки. Да и никто, думаю, пока еще не знает. Ясно только, что это память. — При чем тут память? Как можно вспомнить то, что еще не читал или не проходил на уроке? — Говорят же — весь в отца... Если наследуется внешность, то почему не быть наследственной памяти? Почему бы детям не перенимать знания и опыт родителей? Такая память, возможно, существует в каждом из нас. Только не может вспомниться. — Во была бы жизнь! — заволновался Коля Еремеев. — Учиться не надо, ведь отец все уже проходил. Мы поглядели на Кольку с завистью: его отец был кандидатом наук. — Как же можно не учиться! Ведь знания не стоят на месте, их становится все больше! — Лет через сто какие же это головы у людей будут? — задумчиво сказал Коля Еремеев. — Вероятно, такие же. Речь идет не о том, чтобы все всегда помнить, а чтобы, когда понадобится, вызывать в памяти нужные знания. Будут люди ходить с такими аппаратами. Нажал нужную кнопку — и все вспомнил. — Как электронная машина? — Вот, вот. Только машина большая. А тут запоминающее устройство — это твоя голова. В руках же только пульт управления. Улавливаете идею? Ведь что такое мозг? 14 миллиардов нервных клеток. Миллионы и миллионы связей между ними. Представляете, какая была бы машина из 14 миллиардов транзисторов и многих километров между ними? С большой дом, пожалуй. Вероятно, никогда не удастся создать машину, подобную мозгу. Вот мы и подумали: а зачем ее создавать, когда она уже создана? У каждого своя. Надо только научиться управлять ею. С помощью, скажем, Х-лучей. Ввел задачку — и готово решение... Он легонько щелкнул Ваню по лбу. А Ваня даже не отодвинулся, смотрел на незнакомца круглыми глазами и, похоже, ничего не понимал. — А чего же память? — Скажи-ка, что ты проходил, ну, например, по географии в этот день прошлого года? — Разве помню? — Помнишь. Все, что читал или видел когда-либо, навсегда остается в голове. Мы засмеялись. Даже учительница говорит, что у нас в одно ухо влетает, а из другого вылетает. — Но вы сами в этом убедились. Мы испытывали наши лучи во-он там. Один лучик, значит, случайно пробился, дошел до вашего дома и напомнил вам даже то, что когда-то проходили ваши отцы... Он начал говорить о каких-то сложностях, которые при этом возникают, о переизбытке информации, о самозащите мыслящих систем от информационного взрыва, о том, что, вероятно, невозможность в обычных условиях вспомнить, что знали предки, и есть результат такой самозащиты... Но эти рассуждения мы плохо поняли. Мы мечтали о возможностях, которые открылись бы перед нами, будь у нас такой аппаратик. А на другой день мы снова ждали этого человека возле дома. Но он не пришел. И волшебные сны пропали. И на скамейке, и в Петькиной комнате снилась теперь всякая чепуха, которую ни запомнить, ни понять. Но мы все же ходим на свою скамейку. Сидим, спорим. Мечтаем о том времени, когда станем изобретателями и сами сделаем такую «машину памяти».
В нашем классе появился вундеркинд. И надо же, им стал Петька Самойлов, для которого тройка всегда была единственным «средством передвижения» из четверти в четверть. 
Мне постелили на полу. Лег я и стал глядеть в потолок. А по потолку тени ползали: должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже спал давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему во сне очередную поэму. Потом догадался, подтянул свой матрасик к самой его кровати и скоро уснул. Во сне я стоял у доски, рассказывал какую-то сложную теорему. А учитель по математике — наша самая страшная гроза — стоял и улыбался.