Звонок раздался поздно вечером, когда я его совсем не ждал. Кто бы это мог быть, спрашивал я себя, вставая с кресла. Эдвин? В командировке. Карл? Видит третий сон, он никогда не звонит так поздно. Элла, Альберт?.. Я снял трубку. — Привет, — сказал голос. Голос, слишком хорошо мне знакомый. Голос, который меньше всего я ожидал услышать. — Привет, — ответил я. — А ты меня сразу узнал. — Еще бы, — я облизал высохшие вдруг губы. — Трудно было бы не узнать тебя. — Ты не догадываешься, зачем я звоню? — Нет. — Я действительно ни о чем не догадывался. — Вот уж не ожидал, — сказал он насмешливо. — Ты же, помнится, был убежден, что сможешь заранее предсказать все мои поступки. Да, я так думал когда-то, и не имело смысла отрицать это. Да он и не спрашивал — просто констатировал факт. — Ну, говори, — сказал я. — Не сейчас. Я звоню из автомата, нас скоро разъединят. Ты же знаешь, как звонят из автоматов... В его голосе снова прозвучала насмешка. Да, я действительно знал, как звонят из автоматов. У Эллы долгое время не было домашнего телефона. Совсем недавно телефон ей все-таки поставили... — Так какого же черта... — ...я звоню из автомата, если мог позвонить из дома? — продолжил он за меня. — Чтобы ты ждал моего звонка и не завалился бы спать, отключив телефон. Я сейчас в аэропорту, покупал билеты и дома буду примерно через час. Мне нужно сказать тебе несколько важных вещей, и отложить этот разговор нельзя, потому что я улетаю. — Надолго? — Еще не знаю. Может быть, навсегда. — Вот как? — протянул я удивленно. — Жди моего звонка, — сказал он и повесил трубку. Несколько секунд я вслушивался в короткие гудки. Я не знал, как отнестись к услышанному, я совсем не ожидал когда-нибудь услышать такое. Кто бы мог подумать, что все так получится? Где он сейчас? Все еще в аэропорту или уже едет в город? Куда он собрался лететь? Я не имел ни малейшего представления об этом, хотя еще совсем недавно — несколько минут назад, если уж быть точным, — был убежден, что всегда сумею если не предсказать, то хотя бы понять его поступки... Аэропорт. Когда-то я и сам любил ездить туда. Так, 6 без особой цели. Я смотрел на самолеты, прилетающие из дальних стран и дальних городов, и там, в аэропорту, эти дальние страны и дальние города казались гораздо ближе и реальнее, чем в действительности. И верилось, что когда-нибудь и я смогу вот так же сесть в самолет и всего лишь через несколько часов оказаться далеко-далеко, оставив и забыв все то, что мешает мнежить. Я выглянул в окно. Дождь, сырость, холод. Бр-р-р! Нет, конечно, ничто не заставит меня сегодня выйти из дома, даже эти воспоминания. Но что же тогда погнало из дома его? И он сказал, что покупал билеты. Неужели он решился и на это? Нет, я слишком хорошо знал его, чтобы поверить в такое. И потом, что он хочет сказать мне? Что такое может он мне сообщить, чего не знаю я сам? И я, как последний дурак, дожидаюсь его звонка! Смешно. Но смешно мне не было. Голос в трубке был моим собственным голосом... Когда это началось? Сейчас уже трудно вспомнить. Да и вообще вряд ли возможно определить, где именно таится начало всего, что происходит с нами в жизни, что именно служит поворотным пунктом, началом той комбинации событий, что ведет к неизбежному финалу. События развивались медленно и неспешно, как по хорошему, профессионально написанному сценарию, где каждый, даже самый незначительный и на первый взгляд никак не связанный с остальным действием эпизод в итоге оказывается совершенно необходимым и порождает цепь событий, без которых задуманный финал был бы немыслим. И сейчас, когда этот финал вдруг наступил, все происшедшее предстало передо мной именно в таком свете. И все, что произошло, каким бы случайным оно некогда ни казалось, вдруг поразило меня своей предопределенностью... Первым был Санто. Мы с ним не ссорились, мы даже не потеряли интереса друг к другу. Нет. Наши разговоры были долгими и интересными, нам всегда было о чем поговорить, но его звонки становились все реже и реже. Жизнь уносила его куда-то, и с этим ничего нельзя было поделать. Мы не могли встречаться с ним, мы действительно не могли с ним встречаться, и тому было множество причин, перечислять которые сегодня не имеет смысла. Жизнь в современном городе зависит от стольких посторонних, от тебя не зависящих обстоятельств, что сама мысль о возможности непосредственного общения кажется временами абсурдной. И у людей, которые не хотят терять связи друг с другом, остается единственное средство общения — телефон. В огромном городе только телефон поддерживает связи, которые без него безвозвратно исчезли бы. Сколько людей навек потеряли друг друга только потому, что у одного из них не было телефона! Даже те, что разъезжаются в разные концы света, даже они оказываются в лучшем положении, чем живущие в одном городе. Издали можно писать письма — но не будешь же этого делать, если живешь в одном городе, если знаешь, что вас разделяют лишь час-полтора дороги? И раз или два можно действительно взять и поехать на другой конец города, чтобы встретиться и поговорить, но при этом обязательно окажется, что тот, кого ты хотел увидеть, куда-то ушел или же так занят, что ему не до тебя. Такое можно проделать раз или два, не больше, а потом остается лишь смотреть на телефон и ждать... Да, первым ушел Санто. Он звонил все реже и реже, и я тоже стал звонить все реже и реже, потому что был слишком горд — или глуп? — чтобы не обращать внимания на то, что меня забывают. А потом прекратились и эти редкие звонки. Кто из нас последним набрал номер другого? Не знаю. Во всяком случае, я еще дважды пытался дозвониться до него на праздниках — самый удобный повод для того, чтобы напомнить о себе, не нанося урона своей гордости, — но один раз его телефон был постоянно занят, другой раз я долго слушал длинные гудки. Больше я не звонил. Возможно, он тоже переживал наш разрыв. Наверное. Может быть, и он обижался, что я больше не звоню; может быть, тоже пытался дозвониться до меня. Может быть. Но жизнь в большом городе обрекает людей на разрыв связей. Человечество прогрессирует во всех областях, кроме одной — области человеческого общения. Что ж, возможно, замена общения отдельных людей друг с другом общением каждого из них с единой культурной средой, в которой любой мыслящий человек оставляет свой след навеки, ведет к качественно более высокой степени организации человечества. Возможно, это и есть объективный путь развития цивилизации. Но мне кажется, что на этом пути мы больше теряем, чем находим... Прошло два года. Время теперь летит быстро, и за делами, за каждодневными заботами не замечаешь, как пролетают годы. Каждый день тянется бесконечно долго, но недели и месяцы проносятся совсем незаметно. И вот однажды я вдруг почувствовал, что мне страшно не хватает Санто, именно Санто, что мне надо поговорить с ним, что я не могу жить, не поговорив с ним. Каждый человек единствен и неповторим, и если двое находят друг в друге необходимых им людей, то их разрыв уже ничем и никогда не заменить. И я вдруг почувствовал, что с уходом Санто потерял слишком большую и слишком важную часть своей жизни. Я почувствовал приближение смерти. Эта мысль пришла ко мне во сне, ночью, часа в два, и до самого утра я так и не смог заснуть. Наутро я понял, что, если не сумею вернуть Санто, я обречен. Но я не стал ему звонить. И, конечно же, к нему не поехал. Все это было уже в прошлом, и вернуть что- либо было невозможно. Я сделал другое. Терминал единой информационно-вычислительной системы уже пять лет стоял на моем столе, подключенный к телефонной линии. Вычислительная техника — великое, если не величайшее достижение человечества за всю историю его существования. Кто из тех, кто построил первые вычислительные машины, мог представить себе, к чему приведет нас их развитие в такой короткий срок? Кто мог вообразить, что наши потребности в вычислительной технике будут расти столь стремительно, что быстро опередят все остальные потребности, и создание единой информационно-вычислительной системы окажется более необходимым, чем даже создание единой системы энергетической? Еще совсем недавно вычислительные машины представлялись чем-то вроде очень быстродействующих арифмометров, устройств для облегчения счета, для повышения производительности вычислительной работы. Потребовалось время, чтобы понять, что они не просто считают — они обрабатывают информацию. Сначала это была весьма специальная информация, но постепенно, по мере развития вычислительной техники, с повышением скорости обработки информации и емкости ее хранилищ она становилась все более произвольной, все более далекой от чисто вычислительных задач, она охватывала все новые и новые области и незаметно для нас самих впитала в себя весь наш человеческий мир, все наши представления, знания и заблуждения. И она, эта информация, заключенная в недрах информационно-вычислительной системы, сама стала новой Вселенной, которую человеку еще предстоит обжить и освоить, которая развивается уже по законам, никому из нас в отдельности не понятным. И само развитие этой системы уже давно определяется не конкретными потребностями человечества, а внутренними ее потребностями, понять и оценить которые мы не в состоянии, ибо они уже совершенно не пересекаются с потребностями людей. Возможно даже, что в глубине своей эта система уже разумна, но это совсем не тот разум, которым так любили в свое время пугать нас фантасты. Этот разум подчиняется иной системе ценностей, совершенно отличной от нашей. Не исключено, что он как таковой не имеет о нашем существовании никакого представления, что наш мир для него не более реален, чем для нас — мир элементарных частиц, который мы можем представить себе лишь через посредство неких моделей, опирающихся на что-то для нас понятное и обыденное, но который сам по себе отличен от этих моделей. Но даже если человечество и осознает в конце концов, что оно создало нечто большее, чем планировало создать, создало нечто в принципе непостижимое для человеческого разума, это не изменит наших взаимоотношений с созданной нами системой. И микроскопом можно забивать гвозди, что мы, собственно, и делаем. Сегодня каждый, кто имеет необходимые средства и желание, может через телефонную линию подключиться к информационно-вычислительной системе, поставить у себя дома терминал и делать все, что только пожелает: запрашивать и получать необходимую информацию, производить вычисления, банковские операции, делать заказы на покупки и так далее. Мы дошли уже до той стадии, когда все общение индивидуума с внешним миром может проходить через терминал информационно-вычислительной системы. Это, конечно, стоит денег, порою немалых, но цены падают — это, наверное, единственная область, где цены постоянно и неуклонно падают, и поэтому сегодня я могу запрашивать через свой терминал такие услуги, которые еще пять лет назад были по карману разве что миллионеру. Эта система представляет своим пользователям такие услуги, что придет, и довольно скоро, время, когда она полностью поглотит культурную среду обитания человека, ту среду, которая сейчас существует в виде книг, радио, газет, телевидения и прочих средств обмена информацией между человеком и человечеством... И я нашел путь решения своих проблем. Я создал Санто. Я создал его в машине, в ее памяти. Такого, каким я его помнил. Я сумел разложить его на элементы, расщепить на мельчайшие части, чтобы потом собрать его вновь уже где-то там, в неведомых глубинах хранилищ информации, в неисчислимом множестве ячеек. Я наделил его нормальным человеческим телом, дающим радость жизни и подверженным недугам, — ведь информационно-вычислительная система знала гораздо больше, чем мог знать живой человек о своем теле. И она могла управлять в этом теле тончайшими процессами, которые в совокупности своей давали образу Санто его ощущения. Я поселил его в мире, который является точной копией нашего, потому что вся информация, которую мы имеем о мире, существует внутри системы, в ее памяти. И если мой Санто выходил на улицу, он видел эту улицу так, как ее видел бы его реальный прототип. Если он ехал в другой город, то ехал на таком же поезде, на каком мог ехать реальный Санто. В его мире шел дождь или снег, если дождь или снег шли в нашем мире. Как и у нас, там распускались весной листья деревьев и зацветали цветы. Как и у нас, там были зимние морозы и летняя жара. Я наделил его жизнью и воем нашим миром, я работал как одержимый, я взял отпуск на два месяца и программировал, неделями не выходя из дома, забывая побриться и пообедать, я перестал различать день и ночь, я потратил почти все свои сбережения на оплату счетов за услуги системы, но я сделал все, что было в моих силах. Я создал Санто. Я наделил его свободой воли. Я создал не робота, не манекен, не куклу, я создал живого человека, живущего в настоящее живом мире, человека свободного и независимого в своих поступках. "Никто не знает, конечно, есть ли она, эта свобода воли, но Санто, созданный мною, как и всякий человек, живущий в моем, реальном мире, никогда не способен будет почувствовать, что он лишен этой свободы, и никакой мыслимый сейчас анализ его поступков со стороны не позволит утверждать, что он этой свободой не обладает. В тот момент, когда я поднес руку к клавиатуре, чтобы последней командой запустить свое создание в жизнь, я чувствовал себя богом. У меня и сейчас сохраняется это ощущение, потому что, может быть, я оказался первым на пути, который предстоит человечеству в освоении этой новой Вселенной. Конечно, работа не закончена, такая работа никогда не может быть закончена, я и сейчас то и дело вношу коррективы в мои программы. Но это лишь штрихи к портрету. Сам портрет уже создан. Я помню те дни, когда ждал первого звонка от Санто. Но я не смогу сказать, что тогда происходило со мной, что происходило с миром. Эти дни совершенно перемешались в моей памяти. Я переходил от надежды к отчаянию, от радости к грусти, и лишь одно было постоянно — ожидание. Не знаю, на сколько хватило бы моего терпения, чем бы все это кончилось, продлись ожидание месяц или два. Иногда мне кажется, что я не выдержал бы и дня сверх того, что прошли в этом ожидании. Временами я впадал в уныние, 'I тогда мне казалось, что я хочу невозможного, что создать то, что я задумал, свыше человеческих сил. Временами я боялся этого своего творения, боялся, что тут же пойму, что это звонит не Санто, а что- то совершенно чуждое, что-то нечеловеческое, холодное и бездушное, и я не найду в себе сил признаться в том, что прекрасно вижу и чувствую эту подмену, не найду в себе сил бросить трубку, и буду говорить с ним, с этим несуществующим монстром из несуществующего мира, и буду обманывать себя, представляя дело так, будто это не сотворенный мною образ Санто, а живой, реальный Санто звонит по телефону, и буду знать, что обманываю себя. Но однажды он позвонил. Это произошло недели через две. Я услышал его голос в трубке, и я забыл обо всем. Потому что это был голос настоящего, живого Санто. Потому что я говорил с настоящим, живым Санто, и мы говорили с ним как раньше, будто и не было двух лет молчания и двух лет разлуки. И, пока мы с ним разговаривали, я внутренне смеялся и над ним, и над собой, и над созданной мною программой, и жизнь казалась мне прекрасной, и наш мир снова был хорошим, добрым миром, от которого вовсе нет необходимости искать спасения у машины. Я не верил в то, что говорю с машиной. Я до сегодняшнего дня не верил в это. Этого не могло быть. Как я. простой человек, пусть даже и очень хороший программист, как мог я создать такую программу, что даже сам не способен отличить ее от живого человека? Как мог я, работающий над созданием искусственного интеллекта уже многие годы, попутно, в свободное время, создать этот интеллект, основанный на каких-то абсурдных принципах, совершенно отличный от того, чего мы добиваемся? Нет, я не мог поверить, что тот Санто, которого я создал, и тот, с которым разговаривал по телефону, — одно и то же лицо. Не верил до сегодняшнего телефонного звонка. Но остановиться уже не мог. Ступив на этот путь, я понял, что рано или поздно захочу создать и всех остальных, всех своих друзей, с которыми почти не встречаюсь, всех, с кем общаюсь лишь по телефону. Рано или поздно мне придется создать их всех, чтобы никто из них никогда не замолчал бы на годы. Это было неизбежно, и я смирился с этой неизбежностью. То, что я создам образы или отражения своих живых друзей, которым суждено будет постепенно заменить их, живых людей, было предопределено. Если бы я был художником, я написал бы их портреты, и они глядели бы на меня со стен, и я разговаривал бы с ними, как с живыми людьми. Если бы я был писателем, я поселил бы их в своих повестях и рассказах, и сам переселился бы в мир, созданный мной на бумаге. Мне суждено населять образами моих друзей те миры, ту третью природу, которая создается человеческим воображением. Я — программист, и я поселил создаваемые мною образы там, где смог. Я создал их всех. Эллу, Эдвина, Карла, Линто, Марка — всех, кого считал своими друзьями. Это было совсем нетрудно теперь, когда первый, самый главный шаг был сделан. Теперь это было совсем нетрудно и совсем недорого. Я поселил их внутри машины, и я заставил их учиться у тех, чьими образами они были, слушать наши телефонные разговоры и ждать того времени, когда эти разговоры прекратятся, чтобы ожить тогда самим и тихо и незаметно занять места ушедших... Впрочем, теперь это все не имеет значения, но я ни о чем не жалею. Мне было бы гораздо тяжелее, если бы они перестали звонить. Что чувствовал бы я тогда? Обиду. Вину. Горечь. Отчаяние. Но, пока они звонят, пока в телефонной трубке раздаются их голоса, жить еще можно. Можно мириться с неудачами и разочарованиями, можно надеяться на какие-то перемены. Можно без конца откладывать встречи, ссылаясь на какие-то обстоятельства. Обстоятельства всегда выручат. У них тоже обстоятельства. И они тоже все понимают. Мы ведь свободны в своих поступках, и нам вполне хватает тех голосов, что мы слышим по телефону. И вот три месяца назад мне в голову пришла мысль, Что необходимо создать в машине еще один образ. Образ самого себя. Рано или поздно мне суждено было создать свой автопортрет. Чтобы однажды остановиться перед ним и взглянуть в глаза самому себе... Это было совсем нетрудно. Еще один призрак поселился в информационно-вычислительной системе, начал там свою призрачную жизнь в моей тени. Я наделил его жизнью, но оставил ждать. Именно так одно время представлялось мне наше с ним сосуществование. Когда-нибудь он тихо и незаметно займет мое место у телефонной трубки, и друзья мои не почувствуют потери, и жизнь будет течь как прежде. ...И все же — зачем он поехал в аэропорт? Зачем позвонил мне? Я дал ему свободу действий, но не до такой же степени, чтобы за эти три месяца он стал совершенно отличным от меня человеком. Ведь то, что он сделал, должно было иметь какую-то причину, известную нам обоим. Или же я сам не решаюсь заглянуть в свою душу и найти эту причину? А он решился это сделать. Тогда выходит, что я достиг совершенства в своих творениях, что я создал настоящих живых людей, которые могут мыслить, чувствовать, совершать поступки. Тогда в чем же их отличие от нас и что может служить мерилом реальности? И кто тогда мы сами? Я взглянул на часы. Где он сейчас? Еще едет в экспрессе из аэропорта или уже идет по улице к дому, и дождь хлещет его по лицу, и он опускает голову навстречу ветру и старается побыстрее дойти до подъезда, быстрее добраться до дома? Возможно, вот сейчас, в эту самую секунду, он снимает в прихожей мокрый плащ, открывает дверь комнаты, берет трубку... Я вздрогнул, услышав звонок. Я дал телефону прозвонить пять раз, затем подошел. — У меня мало времени, — сказал он. — Автобус задержался. Я ничего не ответил. — Я улетаю не один. Я вдруг все понял. Сердце сжалось в тоске. — Она не будет тебе больше звонить, — сказал он. — Ты не можешь этого сделать. — Я не могу этого не сделать. Я слишком долго мечтал об этом. — Слушай, ты! — заорал я в трубку. — Ты, ненормальный, ты не можешь этого сделать! Тебя же нет, ты понимаешь это?! Тебя же нет! — А ты в этом уверен? — спросил он внешне спокойно. — Может быть, это как раз тебя нет? Или нет нас обоих? Как понять, кто из двоих существует на самом деле? Я помню себя с тех самых пор, что и ты, и для меня мой мир и мое прошлое не менее реальны, чем для тебя... Я знал, что он прав, и мне нечего было ответить. Но я знал и еще кое-что, и он тоже знал это. При всем нашем сходстве он, созданный мной двойник, был в чем-то неуловимо лучше меня. Создавая его, я, сам того не желая, делал его таким, каким хотел себя видеть, добавлял в свой портрет почти неуловимые черты, и теперь эти черты, эти достоинства, которых не было в оригинале, обратились против меня самого! Мой двойник был неуловимо лучше меня, чуть решительнее, чуть щедрее, чуть добрее, чуть честнее. Почти неосознанно, почти неуловимо я сглаживал в своем портрете то, что мешало мне жить, добавлял то, чего мне не хватало. И вот теперь наступала расплата! — Не все еще потеряно, — сказал он мне. Я вдруг вспомнил, что, пока я думал, он не произнес ни единого слова. Видимо, мысли наши текли почти одинаково. — Что? — спросил я его, предугадывая ответ. Голос мой слегка дрожал, и я никак не мог унять дрожь в руках. — Билеты лежат в кассе аэропорта. Свой ты получишь по паспорту. До вылета два часа Я все понял. — Ты тоже не уверен, — сказал я ему. — Я почти уверен, — ответил он. — Но у тебя остается шанс. Не забывай, это последний. И прощай. Он повесил трубку. Да, это был последний шанс. Мой последний в жизни шанс вернуться из плена созданного мною мира, и, если я его упущу, если я не решусь испытать его, я останусь навеки один в этом мире. И ничто уже не спасет меня от одиночества. Я буду говорить с друзьями по телефону, но перестану верить в их реальность. Я буду пытаться вернуться в обычную жизнь, но не смогу этого сделать, потому что постоянно буду бояться окончательного и бесповоротного подтверждения того, что я уже совершенно один. Если я не решусь проверить это сегодня, сейчас, я уже никогда не решусь это сделать. Но шанс у меня еще оставался. Еще была вероятность того, что не все потеряно, что я могу вырваться из плена сотворенного мною мира, что я еще не совсем одинок здесь, на моей земле. Еще оставался шанс, что кто-то из моих друзей, с кем я разговариваю по телефону, — живые, настоящие люди, что Элла, с которой он договорился сегодня, — настоящая, живая Элла, а не занявшее ее место в моей жизни изображение Эллы из памяти машины... Я бросился в прихожую, схватил чемодан. Скорее! Есть еще шанс! Мой мир рушится, но есть еще шанс выбраться из-под его обломков. Я, я сам своими собственными руками создал, то, что его разрушило. Мой двойник, чуть более решительный, честный и смелый, чем я сам, пошел на это. Но ведь это означает, что я сам давно хотел поступить точно так же! И я замер на мгновение, внезапно осознав, что это действительно так. До вылета оставалось меньше двух часов. Я прибыл в аэропорт за полчаса до вылета. Получая в кассе билет, я еще не знал, куда я лечу, да это и не имело значения. Я едва успел зарегистрироваться, одним из последних прошел на посадку. Поднимаясь в самолет, я еще на что-то надеялся. Но, когда запустили двигатели и самолет стал выруливать на взлетную полосу, кресло рядом со мной было пустым... Слева были горы, и шоссе, почти пустое сейчас, когда еще не начался сезон, вилось между ними и морем. Иногда оно спускалось к самому пляжу, иногда поднималось наверх, и тогда пустынный морской горизонт справа отодвигался на многие километры. Было еще слишком холодно, чтобы купаться, но солнце сияло по-летнему жарко, склоны гор были покрыты свежей весенней зеленью, у обочины цвел какой-то кустарник, и вчерашний дождь и холодный ветер казались чем-то совсем нереальным. Мы взяли с собой лишь самое необходимое, наши рюкзаки были совсем легкими, и хорошо было ехать по этой дороге и слушать, как шуршат шины по асфальту, как слегка поскрипывает правая педаль, как волны накатываются на галечный пляж внизу. Мы почти не разговаривали, нам и так было хорошо. А потом мы остановились у придорожного кафе и ели мороженое и пили виноградный сок, потому что обедать нам совсем не хотелось, и смотрели на море далеко внизу, и говорили, и смеялись. И был вечер, и было утро. И была жизнь...
