То взмывая вверх, то ныряя в воздушные ямы, вертолет шел над лесами, над жемчужно поседевшими полями. Но казалось, что это гребень леса, медленно разворачиваясь у самого горизонта, расчесывал легкие волосы облака. Я запомнила это облако и лес. И полные золотистым закатным светом озера, и легшие на лик земли, как веснушки, холмы, крутые берега рек и длинные тени, укрывшие дороги войн и древних ледников, паруса рыбачьих лодок и тайну рождения Волги: И синие искры в полях ржи. Вот эти искры и еще удивление перед хлебом («хлебушком», как по старинному называет его муж) привели меня на Валдай. Месяц назад по заданию редакции я была на пищевом заводе. Меня поразили и громадные подготовительные цехи, где готовят кристально прозрачный питательный раствор, где многотонные высокие реакторы, где живые клетки свинины, говядины, осетра или палтуса размножаются с невероятной скоростью, и фасовочный цех, где продукты пакуются и, еще не остывшие, отправляются пневмоканаламн в любой город. Вот уже больше века, как ученые добились того, что отдельные клетки живой ткани стали делиться в искусственной среде и с того времени из столовых и кухонь полностью исчезли заменители. Я спросила, почему же тогда вся земля еще покрыта полями? Ответ удивил меня чрезвычайно. Клетки животных более сложны, но и более динамичны, поэтому их можно «завести» на быстрое размножение, а клетки растений, особенно злаковых, не могут расти без солнца, без воздуха, без дождей и без ветра. Так я и оказалась в полях Валдая По сей день я храню блокноты с беглыми записями, пометками, вклеенными газетными вырезками — и легко всплывает в памяти эта поездка, как будто случилась она вчера. ...Вечером в день приезда я сижу у вороха остывающей, пахнущей полем соломы. Двадцатилетний комбайнер Валька Малинин, балагур и повеса, рассказывает о срезании стебля лазерным лучом, о необыкновенной точности машин, берущей зерно бережно — «в одно касание» — Почему же сухой стебель не сгорает в тысячеградусном луче? Но на вопрос мой, заданный не без некоторого умысла. Валька так и не отвечает толком. Нелегко, наверное, укладывается в голове мысль о хрупком стебле и чудо-луче, ослепительном и горячем, срезающем его без единого дымка. Мгновенное испарение стебля, своеобразный взрыв в миниатюре, — вот принцип действия лазерного лезвия Просто ли управлять лучевым комбайном? Бывают ли отказы? Какие реальные выгоды дает применение машины? Речь пошла о вещах прозаических, но не менее интересных. — Местность у нас пересеченная, холмами и оврагами украшенная. Может, обратили внимание?.. — Что там холмы. — прерывает Малинин бригадир. — Машине цены нет, по балкам идет, точно плывет. А про управление скажу в трех словах водить ее под силу и роботу. Да у нас, кстати, сейчас и испытывают такого робота. Два инженера с ним приехали. Так я впервые услышала о Рэтикусе. А название института, в котором его создали, вписалось в полное имя своего детища: робот электронный Томского института кибернетики и управляющих систем. Малинин участвовал в этих испытаниях, и это казалось мне естественным: нужно же было научить Рэтикуса водить комбайн. На второй или третий день после приезда я стала понимать подлинную роль Вальки во всей истории с испытаниями. Золотые руки были у комбайнера Валентина Малинина. И пока инженеры спорили между собой, ругали авторитеты. Малинин доводил Рэтикуса до кондиции Он заслужил полное доверие инженеров после маленького происшествия, которое могло бы остаться незамеченным, не имей это прямого отношения к одной из основных проблем кибернетики. Как-то ранним утром обнаружили Рэтикуса на берегу пруда с удочкой в руках. Не то чтобы его не видели там раньше. Видели. Но никому в голову не могло прийти, что так быстро Валька Малинин его для рыбной ловли приспособит. Для маскировки (а может быть, из озорства) на спину Рэтикуса повесил он зеленый стандартный плакат: Ловля рыбы запрещена». Вызвали Малинина на собрание и проработали за любовь к ухе основательно. На собрание и инженеров пригласили: их дело за Рэтикусом присматривать. А тех больше всего заинтересовало, как логически мыслящая машина могла выполнять две противоречащие друг другу команды. Одна из команд — плакат, который не разрешил бы Рэтикус повесить себе на спину, не ознакомившись с его содержанием, вторая — Валькины поучения, как лучше лесу забрасывать, наживку на крючок крепить, за поплавком смотреть С тех пор часто можно было видеть вместе с Рэтикусом и Малинина. Черноглазая Галя, электрик совхоза, вроде бы обижаться стала на Валентина: слишком уж много времени, мол, уделяет он роботу и никого-то вокруг словно не замечает.
...Кончалась моя командировка. Валдай дарил последние ясные вечера, и порой где-то возникала почти неслышная протяжная песня или дальний гудок электрички мерил своим вхом дымку над лесной далью, живую, как волшебное стекло. На полях зажигались все новые огни, лучевые комбайны плыли по теплым волнам земли, точно марсианские корабли. От созерцания отвлек меня шум допотопного мотороллера, прыгавшего по ухабам. Вел мотороллер Рэтикус. На руке у него небрежно болталась сумка, которую мне приходилось видеть у Гали. Я отчетливо слышала, несмотря на шум мотора, как мурлыкал Рэтикус со знакомой Валькиной интонацией: «Валдай ты мой. Валдай...» Внешность Рэтикуса ни о чем особенном не говорила, не блестел он никелем и армированными цветными клавишами, рабочий был у него вид, будничный, и не выражением какого-нибудь потустороннего вдохновения подкупали его глаза-датчики, но прописанной в них деловитостью. Стоило открыть панель — даже школьнику становилось ясно: много людей, да что людей, целых конструкторских бюро, должны были участвовать в его создании. Так он и родился. И трудно, пожалуй, было бы собрать сразу всех, кто рассчитывал, чертил, планировал Рэтикуса. Пришел долгожданный день — акты о многочисленных испытаниях подписаны и утверждены, описания оттиснуты во множестве экземпляров, сданы, в редакцию последние статьи. Рэтикус оправдал надежды, нет, лучше сказать — доверие людей, давших ему путевку в жизнь. На испытаниях ему приходилось водить комбайны и автомобили, управлять прокатным станом, просматривать и реферировать журналы. Тесно было в конференц-зале на заключительной защите робота. Одни из ведущих конструкторов, Тропинин, упомянул в выступлении и об электронной черепах Уолтера, и о проблеме распознавания речи... — С самого начала мы были сторонниками высоких требований к разумной машине, — сказал он в заключение. — Анализ фонем, этих кирпичиков, из которых построены слова, указал путь создания экономичных и простых устройств. Делались и завуалированные попытки объявить Рэтикуса «незаконнорожденным». Машина мол, слишком уж проста, чтобы быть перспективной, не воплощает в себе всех принципиально новых идей, а иллюстрирует частное решение, вытекающее из общих закономерностей. Общие же закономерности не нашли, к сожалению, применения. Так как испытания Рэтикуса прошли успешно, то дело, в общем, обстоит плохо: настоящие машины, за которые нужно было браться конструкторам, окажутся забытыми на неопределенное время, что не может не сказаться отрицательно на развитии многообещающего направления кибернетики. В целом эта точка зрения формулировалась с трибуны деликатно, без особого акцента. Горячий ее сторонник, аспирант Н У. Краюхин пытался придать конфликту остроту. — Многие не только не принимают, но и не понимают нашей точки зрения, — сказал Краюхин — И это очень обидно, товарищи. Кто-то шутки ради предложил высказаться самому Рэтикусу. Зашумели. И тут же притихли. Потому что Рэтикус произнес — Стоит ли спорить? Вспомните: роботы Карела Чапека не помешали, а помогли явиться на свет роботам Азимова. И вообще: поживем — увидим. Разгладились лица, заулыбались доценты и инженеры, лаборанты и стенографистки. Однако позже, когда председательствовавший профессор Перевальскин уже успел забыть о маленьком инциденте, тот же Краюхи и несколько раз поднимался, прося немедленно слова. Но Тропинин, после выступления так и не отходивший далеко от председательского кресла, оказался на высоте: смотря поверх голов и обращаясь к тому месту, где возник шум, он сказал, как-то по-особому выделяя фонемы: — Молодой человек, с людьми, лишенными чувства юмора, следует обращаться со всей серьезностью.
* * *
Года через три довелось мне снова встретиться с Рэтикусом, на этот раз в Большой Лунной Библиотеке. Я не рассчитывала его увидеть здесь. О Библиотеке писался очерк, где я старалась с помощью легкой стилизации вызвать у читателя мысли о книгохранилище, являвшем собой воплощение порядка и пунктуальности. Начало этого очерка, сохранившегося у меня в рукописи, рассказывало о младшем библиотекаре Дане Цодровой и заведующем одним из многочисленных библиотечных отделов Валентине Попове. Листаю страницы... «Она пришла через полчаса после вызова — легкая, кроткая, в пушистом облегающем свитере. Сначала захлопали двери вакуумных шлюзов. Одна и вторая, ближе, ближе. Звонко простучали каблучки ее туфель. Вот она уже здесь, и в ее больших глазах ни тревоги, ни недоумения. Оторвавшись от книг, он смотрел на нее строгими глазами и словно спрашивал: не забыла ли она о том, что нужно быть внимательной и предельно собранной? Конечно, ошибку исправить легко — по пневмоканалу книга до любого пункта Земли за считанные минуты дойдет, — но что читатели скажут? Каждая ошибка — потерянное время, минуты досады, сливающиеся в часы. А если к тому же читатель- новичок и не заметит, что книги перепутаны? Вчера едва не послали школьнику роман Сологуба вместо книги Соллогуба. Валентин понимает: читатели сами иногда виноваты, передают нечеткие знаки. Им нужно помочь. Она сидела, опустив глаза, а он ворошил письма и ерошил волосы. И говорил. Конечно, нелегко работать в самой большой Библиотеке. Да и книг столько выпущено, что ошибиться легко. Шутка ли, сотни миллиардов томов. На Земле они и не разместятся, хотя кое-кто до недавнего времени считал это целесообразным. Вот и выбрали Луну. Здесь нет влаги, силы гравитации малы, вакуум полный — идеальное книгохранилище. Да, предлагают кое- что вместо книг. Фотопластик, электропроекторы. Но разве сбросишь го счетов, что старомодные бумажные книги нравятся читателям? И когда построили Канал — само собой получилось, что большую часть книг перевели на Луну. Так возникла Библиотека — сотни километров туннелей, залов, герметизированных эскалаторов, транспортеров, пневматических трубопроводов. Тысяча пульсирующих артерий в лунном теле. Да, Валентин знает, нелегко быть здесь первый год. Пусть она извинит его за резкий тон — ничего страшного не случилось. Книжку Соллогуба адресат получит. Вот она, в углу кабинета. Она и отправит ее сама. Четыре минуты по Каналу, три — по магнитопроводу — и книга у читателя. Но в общем не стоит расстраиваться. Дальше легче. Он сам всего два года работает, а не двадцать. Снова застучали ее каблучки по паркетным клавишам. Снова хлопали двери. Через полчаса, приняв заказ, он сам передавал его по фону. Утром следующего дня, ожидая ее, Валентин ловил звуки шагов и старался думать о Майкове и Маяковском, о серьезном. Двадцать сотрудников работали в отделе. Девятнадцать из них не ошибались никогда». После описанного в очерке разговора Данке стал помогать Бирэтикус — библиотечный робот. И вот здесь я снова столкнулась с моим старым другом. Пришло письмо в Библиотеку, радиописьмо с просьбой... Но лучше привести его полностью:
«Уважаемые сотрудники Библиотеки! Мне еще ни разу не приходилось обращаться к Вам. Да и читал я раньше явно недостаточно. Начинаю понимать, какое это счастье — прочесть настоящую книгу. Вот уже четвертый год работаю в совхозе, хотя по специальности я — работник универсальный. Свободными вечерами после горячего трудового дня люблю посидеть за новым сборником стихов, перенестись в давние времена, описываемые а исторических романах, или перевоплотиться в героя хорошей пьесы. Недавно слышал по радио стихи, только опоздал к началу передачи и автора стихов не знаю «Про волнистую рожь при Луне..» Вот строчка из одного стихотворения. Очень прошу, если можно, выслать полное собрание сочинений этого поэта.
Ваш Рэтикус, совхоз «Валдайские зори».
В числе других заказов письмо попало к Бирэтикусу. Прочитав его, он задумался. Заложенное в роботе стремление понять все вынуждало его найти ту удивительную силу, что привела его собрата Рэтикуса к стихам. Он вспомнил безбрежные поля Земли и странную силу, заставлявшую людей отвечать чувствами, песней, словами на шелест прибрежных волн, на утренние лучи, на весенние просветы меж белых низких облаков. В этом не было ничего сверхъестественного. Оно, все это, было сродни математике. Правда, какой-то другой математике, с. законами неуловимыми, точно переход к пределу, сродни бесконечности и ритму, ритму магическому, ритму нескончаемому. В далеком совхозе робот, видимо, тоже понял этот сложный переход от точных законов к поэзии математики. Бирэтикус выслал стихи своему собрату без очереди, вопреки всяким запретам. Но все обошлось. Его вызвало начальство вместе с Даной и сделало замечание случай не имел прецедентов. Разбирая старые заявки Библиотеки, встретила я еще одно письмо. Оно было от Валентина Малинина. Он тоже просил выслать томик Есенина по тому же адресу. «Так кто же на кого повлиял?» — думаю я.
...К