Нельзя идти в лес в плохом настроении. Эту истину Троишин усвоил давно, лет пятнадцать назад, когда еще был «профессиональным горожанином». Лес — сложнейшая система биополей — чутко следит за каждым шагом пришельца. Если тот в бодром расположении духа, все в порядке: пришел друг, с миром, добротой, сочувствием. И лес встретит его как своего. Конечно, он не сделает гостя счастливым на всю жизнь; зато еще долго после прогулки тот не станет злиться и волноваться по всяким досадным пустякам, как случилось бы, не пойди он по грибы или просто подышать свежим воздухом. Но если гость в плохом настроении — лесу будет больно. Он отпрянет поначалу, но затем, чтобы защититься, начнет осторожно обхаживать человека, вытянет из него, как промокашка чернила, все недовольство и неприветливость, наверняка успокоит, но сам поплатится: где-то не прорастет желудь, не выведется птенец в гнезде, засохнет ветка... Быстрые шаги пронеслись вверх по крыльцу. Кто-то решительно толкнул в дверь, на миг замер, соскочил вниз... И вот, обежав террасу, торопливо, взволнованно застучал по стеклу ладонью. — Геннадий Андреевич! Проснитесь, пожалуйста! Троишин отбросил одеяло, босиком подскочил к занавескам. Утренний избяной холод сразу разбудил его и взбудоражил сильнее, чем перепуганный голос за окном. — Геннадий Андреевич! Скорее поедемте! — Варя дышала с надрывом — видно, бегом прибежала за лесником. — Такая беда! Они всех убили... Скорее, пожалуйста... Холод от половиц вдруг разом поднялся по ногам и колко прокатился по спине, как порыв зимнего сквозняка. Троишин кинулся одеваться. За стеной слышались громкие всхлипывания — Варя, дожидаясь его, плакала. ...После трехдневного обложного дождя, притихшего за ночь, в воздухе клубилась сыпкая морось. Дорогу развезло, грязь блестела гладкими водянистыми комками, в колеях стояла мутная вода. Машину мотало по сторонам, и удерживали ее на дороге только глубоко разбитые колеи — березовые стволы у обочин при каждом рывке колес обдавало жидкой слякотью. Троишин вспомнил про время — глянул на часы: еще семь утра, а показалось, что дело к вечеру и уже целый день прожит в тягостном ожидании беды. Варя от резкой качки немного успокоилась, только держала пальцы у губ и покусывала краешек платка. Троишин ни о чем не говорил, не спрашивал ее, чтобы опять не расплакалась. Однако на подъезде к лосиной ферме Варя вновь стала всхлипывать. Уже издали ферма напоминала опустошенное чумою селение — потемневшие от сырости деревянные строения и ограды стояли в зыбкой, тяжелой дымке. Выскочив с затопленной дороги, «газик» остановился у ворот, распахнутых, даже раскиданных, настежь. Придерживаясь за дверцу, чтобы не поскользнуться при выходе, Троишин ступил на землю. Первое, что бросилось ему в глаза, — свежие, вызывающе угловатые следы покрышек тяжелого грузовика; они вели по прямой от ворот через смятый кустарник, по просеке, к болоту. А сразу за воротами, у бревенчатой ограды, на земле лежали два мертвых лося, оба с пробитыми шеями. Огромные туши казались странно плоскими, усохшими, словно частью погрузились во влажную мягкую землю. — Двух старых бросили... А остальных увезли... Чуть меня не застрелили... Заперли в избе и сказали: если высунусь, убьют... А потом я через окно вылезла — и к вам... Еле добежала... Господи, они же к людям привыкли... Морды тянули, думали, угостят... А эти... в упор били... Геннадий Андреевич, слышите? — Варя, Варя... — Троишин обнял девушку за голову. — Я понимаю, Варя. И вдруг сам себе стал омерзителен — тряпка, муха сонная. — Варя! — крикнул он так, что в горле резануло. — Ты вызвала милицию? Где рация? Девушка сразу притихла, подняла опухшее, испуганное лицо. — Идиот! — со стоном обругал себя Троишин. — Какая у них машина?.. — Большая... Самосвал, кажется... Ой, Геннадий Андреевич! Их же трое. С ружьями. — Глаза Вари осветились новой тревогой, за него. — Номер запомнила? — Что вы, Геннадий Андреевич... Какой там номер...
«Газик» выскочил на край болота и замер. Здесь они повернули направо, к развилке... Можно бы сразу по просеке, но побоялись. Значит, можно догнать еще в лесу... Выручай, Лес... Черен полчаса «газик» пристроился в хвост тяжелому КрАЗу — тот грузно катил по дороге, разделявшей участки двух лесничеств, и поднимал в воздух фонтаны грязи, так что следом за ним путь оставался укатанным и незатопленным. Троишина быстро заметили — КрАЗ прибавил ходу, даже стал задевать краями бортов стволы деревьев, срывая кору и ветви. Перед Троишиным на дорогу сыпались листья и древесные обломки. Троишин держался позади метрах в сорока, чтобы не забрызгали грязью ветровое стекло и чтобы не оказаться застигнутым врасплох, если КрАЗ неожиданно тормознет. Минут двадцать колесили по лесу, потом выехали на шоссе. Троишин вновь разозлился на себя: по сути, он ничего не сможет с браконьерами сделать. У них и КрАЗ и ружья. Варя была права... Что придумать? Скоро лес кончится, и сил не будет даже затормозить... За этими мыслями Троишин едва не прозевал опасность: КрАЗ слегка сбавил ход, на правую подножку осторожно вылез один из браконьеров, с густыми пшеничными усами, и, ухватившись за угол борта, с левой руки прицелился в Троишина из карабина. — А, скотина! — Троишин вильнул влево и, тут же увеличив скорость, попытался обогнать КрАЗ. Но шофер разгадал уловку и сам перекрыл путь: грузовик понесся зигзагами. Шоссе поднималось на холм, перевалить его — и лес скроется позади, за пригорком... Глупо... Ничего не смог... Троишин стиснул руль так, что пальцы побелели. Страшная злость закипела в душе. Он приноровился к вилянию КрАЗа, подстроился к нему — и вдруг резко сорвался с ритма, выскочил сбоку от грузовика и нырнул передом «газика» прямо под кузов. Грузная туша КрАЗа начала сминать крыло и бампер, по ветровому стеклу рассыпалась паутина трещин. Грузовик стало разворачивать боком, потянуло в кювет, он натужно застонал, затрясся кузовом... Загремела по земле решетка радиатора... КрАЗ все наезжал на «газик» — и никак не мог наехать, заламывал ему капот, тащил за собой под откос. Последнее, что видел Троишин, как странно медленно переворачивался КрАЗ кверху брюхом, отчаянно вертя толстыми грязными колесами, а из кузова вываливались, судорожно дергая ногами, большие лосиные туши.
Хирург глубоко затянулся и тут же брезгливо отбросил в сторону окурок папиросы, сгоревшей до гильзы. — Плохо... Плохи у него дела... Сильные повреждения позвоночника... Это паралич, Василий Николаевич... Полный паралич. Он вряд ли даже сможет опять говорить. Участковый снял фуражку, достал платок, вытер лоб. Постоял, помолчал, глядя перед собой в пол. — Гады... Такого человека покалечили... Хирург тяжело вздохнул. — Да, не каждый на такое решится... Даже на войне. Этим тоже досталось. До черта переломов... А усатый умер. Ночью. Весь череп был разбит. Участковый крякнул. — Веселая получилась охота... — И вот еще что. Я ведь вам главного не сказал, Василий Николаевич. Самое странное, что выходит, будто лесник сломал себе позвоночник давно, не менее десяти лет назад... Рентген показывает... И паралич — от этого... Тоже вроде как десять лет должен он параличом страдать... А ведь он за рулем сидел... Кроме этого, всего-то несколько ушибов и ссадин... И у него на руке... на правой, этот браслет был надет. С надписью. Хирург достал из кармана халата браслет с пластинкой, какие носят гонщики. Участковый надел очки. — «А. С. Кузнецов. Москва. Кутузовский проспект...» Адрес... и телефон... Подожди, Миша... Мне Троишин когда-то говорил: если с ним что случится, сразу вызывать... кажется, вот этого самого Кузнецова. Кузнецов прибыл наутро. — Все-таки попал ты в историю. Эх, Генка, Генка... — Он улыбался, но чувствовалось, что улыбка эта дорого ему стоит. — Ну, ничего. Сейчас мы тебя поднимем. — Кроме позвоночника, ничего не повреждено? Вы уверены? — обратился Кузнецов к хирургу. — Уверен, — немного растерянно ответил тот, пытаясь сообразить, что же дальше произойдет. — Прекрасно, — обрадовался Кузнецов. — Тогда доставайте носилки — грузим его в «Скорую» и везем в лес... Тут у вас до леса километров шесть будет? — Семь... Но ведь... Я не понимаю... — Это трудно объяснить. Нужно увидеть... Делайте, пожалуйста, что я прошу. Раз уж вызвали. Хирург пожал плечами.
«Скорая» остановилась на опушке, Троишина вынесли из машины. Прикрыли плащом — снова моросил дождь. — Сейчас попрошу вас в сторонку... Сядьте в* машину, что ли... Не нужно, чтобы рядом было много народа... Так ему труднее. Кузнецов умоляюще посмотрел на хирурга, медбратьев и участкового, понимая их подозрительное изумление. Они подчинились. Кузнецов присел перед носилками на корточках и стал ждать. Минуты через три лицо Троишина покраснело, на лбу выступили крупные капли пота. Потом он тяжело приподнял одну руку, другую... Наконец сел — словно медленно, с трудом просыпался от тягостного сна. — Ну и отлично 1 — облегченно выдохнул Кузнецов и осторожно тронул плечо друга. — Спасибо, Саша. — Троишин дотянулся до его руки, слабо пожал ее. — Я пока тут посижу, а ты пойди объясни. Зрители смотрели на Троишина во все глаза и, казалось, потеряли дар речи. — Ну как? — сказал Кузнецов громко, чтобы они немного опомнились. — Вы молодцы. Когда я впервые это увидел, чуть в обморок не упал. Хирург, участковый и медбратья ошеломленно глядели на Троишина. — Он ведь физик, у нас в институте работал, — продолжал Кузнецов. — Его группа занималась биоэнергетикой растительных сообществ. Ведь лес — это сложнейшая система биополей. Его элементы, отдельные растения, оказывают друг другу взаимную поддержку, помогают друг другу выжить. Именно поэтому, кажется, многие грибы растут только в лесу- Гена сумел настроить свое биополе в резонанс с энергоритмом леса... — Как это? — не понял хирург. — По принципу адаптивного биоуправления. Аутогенная тренировка: так учат больных эпилепсией предотвращать приступы. Механизм неясен, результат есть. Получилось. Лес как бы принял его за... часть самого себя. Гена никогда не был атлетом, но в лесу смог бы побить любой мировой рекорд. Я видел кое-что такое... Помню, были вместе на охоте. У лесозаготовителей трактор застрял. Так Гена взял и вытащил его вместе с грузом. Шесть толстенных бревен! Просто руками... А потом случилось несчастье. В бане поскользнулся — перелом позвоночника. А я вспомнил про его способности или свойства... Ну что значит — вспомнил: дошло до меня... Дай, думаю, попробую. Получил разрешение. Отвез его из больницы в лес... После неделю в себя прийти не мог... Такие вот дела. Без леса ему нельзя. Без леса он — конченый инвалид. Троишин встал, потянулся. Сложил носилки и понес к машине. — Все в порядке. — Теперь его лицо порозовело, выглядел он совсем здоровым. — Можете забирать... инструмент. Участковый вдруг обнял Троишина, даже фуражку уронил на мокрую траву. — Ну черт! С ума старика свел. Сквозь лица людей Троишин вдруг снова увидел отчаянно вертящиеся толстые колеса перевернутого КрАЗа и туши, вываливающиеся в грязь. — Ты что, Гена? — насторожился Кузнецов, заметив перемену в Троишине. — Лоси... Они в лесу не оживают... Странно. Ведь это их лес. Почему так, Саша? — Не знаю, Гена... Откуда нам это знать? НА КОНКУРС — Странно, — угрюмо повторил Троишин.
