Внизу она на всякий случай подошла к дежурному. Он читал книгу, оторвался от нее. Насколько мгновений на его лице было отсутствующе выражение, потом он сосредоточился на ее вопросе и покачал головой. — Нет. Для тебя ничего нету. После он сообразил, что было бы лучше, если б эти слова прозвучали сочувственно, и улыбнулся. Но она уже шла по залитой вечерним солнечным светом улице, прямая, тоненькая, с холодным взглядом больших глаз. На вокзале было много народу. Она сдала карточку с анализами, получила ее вместе с билетом во втором окне. И почти сразу услышала: — Таньти! Виктор проталкивался через толпу. — Здравствуй! Отличный вечер, верно? Она кивнула, потом невесело спросила: — Ну? Он заторопился. — Уверен, тебе понравится. Там ребята такие энтузиасты... Давай твой костюм. Понимаешь, сами собрали зал, разработали акустику, аппаратуру вырывали просто с мясом, где могли... Ну, давай же я понесу костюм — Ничего. Он легкий. — Дай его сюда! — В его голосе прозвучала обида. Он остановился и посмотрел на нее в упор. — Это же ровно ничего не значит, если ты дашь мне костюм. Ничего ни в чем не меняет. Она молчала. Виктор отвернулся и закусил губу. — Слушай, знаешь, это в конце концов надоест — вот так расталкивать мертвого. На миг ей стало даже забавно: хватит ли у него решимости поссориться с ней? Но он уже смягчился и вздохнул. — Пошли. Рослый юноша в накидке, уже вышедшей из моды, и тоже со сложенным костюмом в руке задержался на них взглядом и чуть усмехнулся. Потом через несколько шагов он оглянулся и посмотрел на Таньти внимательнее. Она равнодушно опустила глаза и взяла Виктора под руку. Сколько она уже видела таких взглядов! Сколько видит их каждый день! Внутри в корабле они надели костюмы, и Виктор стал рассказывать, что в Ленинграде осваивается вертикальный подъем. Потом бортпроводник проверил костюмы, задернул над ними покрывало. Несколько секунд вливалась вода, по общему радио раздалось: «Старт!» Началась перегрузка. Равномерно и глубоко вдыхая, Таньти думала о том, что она все-все знает наперед. И то, что Виктор будет дальше говорить о вертикальном подъеме, и то, что он предложит ей поехать завтра вечером в Ленинград, и даже то, что она согласится поехать. Перегрузка кончилась, но воду не выливали, поскольку через несколько минут начиналось торможение. Это был самый короткий перегон от Земли — всего пять тысяч километров. Корабль подтянули к посадочной, Те, кому нужно было пересаживаться здесь, сошли в зал ожидания. Станция была небольшая, недавно построенная. Атмосферы не было, сидеть приходилось в костюмах. Впрочем, и сидеть было неудобно из-за очень маленькой силы тяжести. Настроившись на волну Виктора, Таньти спросила, сколько придется ждать. — Час... Понимаешь, если б туда были прямые рейсы — на «Ласточку», там и горя не знали бы. В том-то и дело, что пересадка и ждать час. Поэтому у них и народу мало... Хочешь, пойдем пока во второй зал, там телеэкран? — Выйдем лучше наружу. Неуклюжие, в широких костюмах, держась за руки, они пошли к выходу. В тамбуре, когда за ними закрылась дверь, вспыхнула красная надпись: леера не отпускать...
Они взялись за кольца на леерах и вышли на веранду, которая опоясывала залы ожидания. Здесь уже стояло человек семь-восемь. Таньти подошла к перилам. За тонкой металлической пластинкой пола зияла черная бездна космоса. Не было ни верха, ни низа. Вернее, низ считался просто по привычке: от головы к ногам. Земля висела над ними, огромная, выпуклая. Они были сейчас в ночной стороне. Станция освещалась бледным лунным светом. Было мрачно. В ушах Таньти прозвучал голос Виктора: — Смотри, они строят здесь герметичный зал. Она оглянулась. Двое парней несли ребристую балку конструкции. Один посмотрел ей в лицо, улыбнулся, сделал знак, чтобы она показала ему длину своей личной волны. Таньти отрицательно покачала головой. Без событий протянулся час, подошел корабль. Пьеса была современного автора. Но историческая. Называлась пьеса «Симптом». Таньти и Виктор попали в зал за десять минут до начала. Силы тяжести на «Ласточке» тоже не было, но в театре они смогли, наконец, освободиться от костюмов. Сложили их и поплыли в зал. Он и в самом деле был оригинальный. Цилиндрический, с вогнутым полом и потолком. До начала спектакля вращение не включали — берегли энергию. Прежде Таньти очень нравилось витать в невесомости, и чем больше народу было в таких случаях, тем веселее получалось. Но сейчас толкотня в воздухе вызывала у нее лишь раздражение. Они зацепились за леер. Виктор заглядывал ей в глаза. — Обрати внимание, как они сделали. Вот такие залы теперь всегда будут на внеземных. Пол и потолок взаимно заменяются. Если показывать пьесы с невесомостью, зрители садятся по всему кругу. А когда исторические вещи или такие, где действие происходит на Земле, тогда места занимают только с одной стороны... И вообще тебе тут понравится. Ребята такие талантливые. Режиссер отличный. Наконец дали звонок. Ударил гонг. На матово-черном экране вспыхнуло лицо. Молодое, худощавое, усталое, озаренное надеждой и. тревогой. Далеким отголоском запела труба. — Вглядись, — шептал Виктор. — Это у них лучший актер. Симптом. Главная роль. Лицо погасло. Экран перерезала огненная стрела — трещина. По этой трещине он раздвинулся. Вспыхнула и исчезла надпись:
ПРОЛОГ В 2500 ГОДУ На вершине скалы стояли юноша и девушка. Был рассвет. Девушка сказала: — Какое странное лицо там, в музее на портрете. Неужели этот человек действительно был? — Она присела на камень. — Знаешь, я вспомнила легенду. Из самой древней истории. Однажды в Риме разверзлась пропасть. И голос из глубины сказал, что римляне должны бросить туда самое дорогое, что у них есть. Иначе город погибнет. Тогда один молодой воин — его звали Матросов — сказал, что лучшее у Рима — это храбрость его сыновей. И сам бросился в бездну. Помнишь? — Ты ошиблась, — ответил юноша. — Забыла. Молодого римского война звали Курций. А Матросов — это не легенда. Он был. Он жил... Началась пьеса... Таньти с Виктором вернулись на вокзал в десять. Темнело. Они прошлись до второго квартала. — Ну как тебе понравилось? Она устало пожала плечами. — Не знаю... Она и не думала о пьесе. Виктор помялся. — Слушай, что, если завтра съездить в Ленинград? Вече ром. Там у меня чудесные парни, друзья. — Как хочешь. — А ты как? — Мне все равно. Ей действительно было все равно. Глубоко безразлично. Она ведь все наперед знала, как что будет. Повернули за угол. Дежурный приплясывал у входа. Увидев Таньти, он кинулся к ней. — Слушай, я тебя уже три часа жду. Не ухожу. Тебе радиограмма из космического Центра. Они все живы! Она взяла зеленый листочек. У нее чем-то заволокло глаза. Ничего не могла прочесть. Не понимала. Весь огромный мир умолк. И в этой тишине раздавался голос дежурного: — Они живы. Все пятеро. Понимаешь, они ушли от ракеты и что-то случилось. Они никак не могли вернуться... Обвал или землетрясение. Но теперь все в порядке. Мир ожил для Таньти. Ударил колокол, и звуки заполнили вселенную. Разом заиграли оркестры в залах театров. Запело напряжение в приборах. Зеленые океанские волны, шурша, накатились на гальку берегов. Заговорили и засмеялись люди. Слезы брызнули у Таньти из глаз. Она растерянно огляделась. «Все пятеро... Он тоже жив». Снова ударил колокол. Мир засверкал светом. Белым серебром луна залила морскую гладь. Биллионы лампочек, ламп и огоньков прорезали там и здесь прятавшийся мрак. На другой стороне земного шара цветы раскрывались под солнцем. «Все пять человек!» Лучились глаза влюбленных. Проказничали дети. Кто-то невдалеке пел под гитару. Таньти обняла дежурного. Поцеловала Виктора. Они ей оба все что-то говорили, говорили... Потом она легла спать. Ей так хотелось, чтоб скорее прошла ночь и настало утро. Чтоб встать и бежать на работу. Встретиться с друзьями. Познакомиться с тем парнем на пересадочной станции. Еще раз посмотреть чудесную пьесу «Симптом». Чтобы поехать вечером в Ленинград. Чтобы проснуться и опять скорее начать жить.
